g_ryurikov | "Аттестат" Шерлока Холмса (Reply)

Как мы хорошо помним, в первом произведении «Холмсианы» («Этюд в багровых тонах»), где читатели знакомятся с ещё молодым Шерлоком Холмсом, Уотсон, пытаясь отгадать род занятий своего квартирного соседа, составляет «аттестат», отражающий уровень знаний Холмса в разных областях. Поводом к составлению такого документа послужил диалог, в ходе которого Холмс проявил неосведомлённость относительно того, что Земля вращается вокруг Солнца, и настаивал, что это знание ему совершенно не нужно:

– Видите ли, – сказал он, – мне представляется, что человеческий мозг похож на маленький пустой чердак, который вы можете обставить, как хотите. Дурак натащит туда всякой рухляди, какая попадется под руку, и полезные, нужные вещи уже некуда будет всунуть, или в лучшем случае до них среди всей этой завали и не докопаешься. А человек толковый тщательно отбирает то, что он поместит в свой мозговой чердак. Он возьмет лишь инструменты, которые понадобятся ему для работы, но зато их будет множество, и все он разложит в образцовом порядке. Напрасно люди думают, что у этой маленькой комнатки эластичные стены и их можно растягивать сколько угодно. Уверяю вас, придет время, когда, приобретая новое, вы будете забывать что-то из прежнего. Поэтому страшно важно, чтобы ненужные сведения не вытесняли собой нужных.
– Да, но не знать о солнечной системе!.. – воскликнул я.
– На кой черт она мне? – перебил он нетерпеливо. Ну хорошо, пусть, как вы говорите, мы вращаемся вокруг Солнца. А если бы я узнал, что мы вращаемся вокруг Луны, много бы это помогло мне или моей работе?

Я, разумеется, не открою Америку, если скажу, что в дальнейшем Шерлок Холмс никак не оправдывает это представление о себе как о человеке, неожиданно невежественном в элементарных вещах, а напротив, предстаёт как человек удивительно эрудированный в самых разнообразных областях, в том числе никак напрямую не связанных с его работой. И написано, и сказано на эту тему немало. Но я попытался по возможности максимально собрать цитаты, подтверждающие это.

Итак, вот сам «аттестат»:

Я перечислил в уме все области знаний, в которых он проявил отличную осведомленность. Я даже взял карандаш и записал все это на бумаге. Перечитав список, я не мог удержаться от улыбки. "Аттестат" выглядел так:
ШЕРЛОК ХОЛМС – ЕГО ВОЗМОЖНОСТИ
1. Знания в области литературы – никаких.
2. --//-- --//-- философии – никаких.
3. --//-- --//-- астрономии – никаких.
4. --//-- --//-- политики – слабые.
5. --//-- --//-- ботаники – неравномерные. Знает свойства белладонны, опиума и ядов вообще. Не имеет понятия о садоводстве.
6. --//-- --//-- геологии – практические, но ограниченные. С первого взгляда определяет образцы различных почв. После прогулок показывает мне брызги грязи на брюках и по их цвету и консистенции определяет, из какой она части Лондона.
7. --//-- --//-- химии – глубокие.
8. --//-- --//-- анатомии – точные, но бессистемные.
9. --//-- --//-- уголовной хроники – огромные. Знает, кажется, все подробности каждого преступления, совершенного в девятнадцатом веке.
10. Хорошо играет на скрипке.
11. Отлично фехтует на шпагах и эспадронах, прекрасный боксер.
12. Основательные практические знания английских законов.
(«Этюд в багровых тонах»)

Обратим внимание, что Конан Дойль в последующих произведениях о Шерлоке Холмсе не пытается «замять под сукно» эпизод с этим разговором про «мозговой чердак», он как минимум два раза вспоминает о нём. Вот первый:

– Истинный мыслитель, – заметил он, увидев один-единственный факт во всей полноте, может вывести из него не только всю цепь событий, приведших к нему, но и так же и все последствия, вытекающие из него. Как Кювье мог правильно описать целое животное на основании одной кости, так и наблюдатель, основательно изучивший одно звено в серии событий, должен быть в состоянии точно установить все остальные звенья – и предшествующие, и последующие. Но чтобы довести искусство мышления до высшей точки, необходимо, чтобы мыслитель мог использовать все установленные факты, а для этого ему нужны самые обширные познания. Если мне не изменяет память, вы в ранние дни нашей дружбы очень точно определили границы моих знаний.
– Да, – ответил я, смеясь, – это был необыкновенный документ. Я помню, что философия, астрономия и политика стояли под знаком нуля. Познания в ботанике – колеблющиеся, в геологии – глубокие, поскольку дело касается пятен грязи из любого района в пределах пятидесяти миль вокруг Лондона; в химии – эксцентрические; в анатомии – разрозненные; в области уголовной литературы и судебных отчётов – исключительные. При этом скрипач, боксёр, владеет шпагой, юрист, отравляет себя кокаином и табаком. Таковы были главнейшие пункты моего анализа.
Холмс усмехнулся при последних словах.
– Что ж, я говорю сейчас, как говорил и тогда, что человек должен обставить чердачок своего мозга всем, что ему, вероятно, понадобится, а остальные знания он должен сложить в чулан при своей библиотеке, откуда может достать их в случае надобности. Для такого дела, какое было предложено нам сегодня вечером, мы, конечно, должны мобилизовать все доступные нам ресурсы. Дайте мне, пожалуйста, том на букву «К» из Американкой энциклопедии.
(«Пять апельсиновых зёрнышек»)

Я нарочно привёл столь пространную цитату – чтобы показать её некоторую парадоксальность. Действительно ли осведомлённость о методах, введённых в палеонтологию Жоржем Кювье, важнее для работы детектива, чем знание о системе Коперника, от которой Холмс так старательно открещивался? Кстати, интерес к теоретической биологии Холмс демонстрирует ещё в нескольких местах, например, вот:

– Помните, что говорит Дарвин о музыке? Он утверждает, что человечество научилось создавать музыку и наслаждаться ею гораздо раньше, чем обрело способность говорить. Быть может, оттого-то нас так глубоко волнует музыка. В наших душах сохранилась смутная память о тех туманных веках, когда мир переживал свое раннее детство.
– Смелая теория, – заметил я.
– Все теории, объясняющие явления природы, должны быть смелы, как сама природа, – ответил Холмс.
(«Этюд в багровых тонах»)

Да, это уже в «Этюде в багровых тонах», всего через пару десятков страниц после убийственного «аттестата». А вот другой пример, тут обсуждается вопрос о наследуемости различных человеческих способностей (что именно имел сказать на этот счёт Холмс, мы, к сожалению, не видим):

Был летний вечер, мы пили чай, и разговор, беспорядочно перескакивая с гольфа на причины изменений в наклонности эклиптики к экватору, завертелся под конец вокруг вопросов атавизма и наследственных свойств. Мы заспорили, в какой мере человек обязан тем или другим своим дарованиям предкам, а в какой – самостоятельному упражнению с юных лет.
(«Случай с переводчиком»)

Заметили, конечно? Холмс, оказывается, способен обсуждать причины изменений наклона плоскости эклиптики! Если бы Уотсон читал «Старика Хоттабыча», ему бы следовало ответить цитатой: «Хоттабыч, признайся, это ты у меня зачитал учебник по ~~географии~~ астрономии?». А вот ещё:

– Но чтобы Майкрофт вдруг выкинул такой номер... Непостижимо! Легче планете покинуть свою орбиту.
(«Чертежи Брюса-Партингтона»)

Это опять слова человека, как минимум имеющего какое-то представление об орбитах планет...

Так, что же ещё? Шерлок Холмс увлекается музыкой. Он играет на скрипке и это помогает ему сосредотачиваться во время размышлений. Но этого мало – он не просто любитель музыки, он, безусловно, весьма искушённый её ценитель и знаток. Пройдёмся по цитатам:

Я пришел к заключению, что он заснул, и сам уже начал дремать, как вдруг он вскочил с видом человека, принявшего твердое решение, и положил свою трубку на камин.
– Сарасате играет сегодня в Сент-Джемс-холле, – сказал он. – Что вы думаете об этом, Уотсон? Могут ваши пациенты обойтись без вас в течение нескольких часов?
– Сегодня я свободен. Моя практика отнимает у меня не слишком много времени.
(«Союз рыжих»)

А теперь пообедаем и поедем слушать Норман Неруду. Она великолепно владеет смычком, и тон у нее удивительно чистый. Как мотив этой шопеновской вещицы, которую она так прелестно играет? Тра-ля-ля, лира-ля!.
(«Этюд в багровых тонах»)

Я взял ложу в оперу. Вы слышали де Рецке в «Гугенотах»?
(«Собака Баскервилей»)

А мы с вами спасемся от серой повседневности этого мира сквозь боковую дверцу – музыку. В Альберт-Холле сегодня поет Карина. Мы как раз успеем переодеться, пообедать и подадимся наслаждению.
(«Москательщик на покое»)

– Кстати, сейчас еще нет восьми часов, а в Ковент-Гардене идет опера Вагнера. Если поторопиться, мы можем поспеть ко второму действию.
( «Алое кольцо»)

Мы отлично позавтракали; за столом Холмс говорил только о скрипках и с большим воодушевлением рассказал, как он за пятьдесят пять шиллингов купил у одного еврея, торгующего подержанными вещами на Тоттенхем-Корт-роуд, скрипку Страдивариуса, которая стоила по меньшей мере пятьсот гиней. От скрипок он перешел к Паганини, и мы около часа просидели за бутылкой кларета, пока он рассказывал мне одну за другой истории об этом необыкновенном человеке.
(«Картонная коробка»)

Второй и третий день были им посвящены музыке средневековья – предмету, в недавнее время ставшему его коньком.
...
А что касается Холмса, он со свежими силами принялся за свою монографию "Полифонические мотеты Лассуса"; впоследствии она была напечатана для узкого круга читателей, и специалисты расценили ее как последнее слово науки по данному вопросу.
(«Чертежи Брюса-Партингтона»)

Но музыка – не единственный вид искусства, который интересует Холмса. Он разбирается в живописи:

– Не беспокойтесь, хорошую вещь я всегда замечу. Бьюсь об заклад, что вон та дама в голубом шёлковом платье – кисти Неллера. А толстый джентльмен в парике, безусловно, написан Рейнольдсом. Это, вероятно, фамильные портреты?
(«Собака Баскервилей»)

...и в литературе (хотя в этом ему «аттестат» прямо отказывает):

А теперь я займусь своим карманным Петраркой.
...
А теперь давайте поговорим о творчестве Джорджа Мередита, если вам угодно, и оставим все второстепенные дела до завтра.
(«Тайна Боскомской долины»)

– Как поживает ваш Жан Поль?
– Прекрасно! Я напал на него через Карлейля.
– Это всё равно, что, идя по ручью, дойти до озера, откуда он вытекает. Он высказал одну парадоксальную, но глубокую мысль о том, что истинное величие начинается с понимания собственного ничтожества. Она предполагает, что умение оценивать, сравнивая, уже само по себе говорит о благородстве духа. Рихтер даёт много пищи для размышлений.
(«Знак четырёх»)

Интересно, помнил ли автор, что в самом начале «Этюда в багровых тонах» Уотсон обескураженно докладывает, что при упоминании Карлейля Холмс «наивно спросил, кто он такой и чем знаменит»?

– "Wir sind gewohnt, class die Menschen verhonen was sie nicht verstehen". Гёте, как всегда, глубок и краток.
(«Знак четырёх»)

Да, Гёте Холмс, разумеется, цитирует по-немецки, и вообще демонстрирует неплохое знание иностранных языков. Знание немецкого он обнаруживает ещё в «Этюде в багровых тонах»:

– Да, вот еще что, Лестрейд, – добавил он, обернувшись. – "Rache" – по-немецки "месть", так что не теряйте времени на розыски мисс Рэчел.
(«Этюд в багровых тонах»)

...а ещё в «Скандале в Богемии»:

– А человек, написавший записку, немец. Вы замечаете странное построение фразы: «Такой отзыв о вас мы со всех сторон получали»? Француз или русский не мог бы так написать. Только немцы так бесцеремонно обращаются со своими глаголами.
(«Скандал в Богемии»)

А вот итальянский:

– И шифр не такой уж головоломный, Уотсон. Ведь это на итальянском! "А" в конце – обозначает, что адресовано женщине. "Берегись! Берегись! Берегись!" Что скажете, Уотсон?
(«Алое кольцо»)

Хуже того:

Холмс заинтересовался также древним корнуэльским языком и, если мне не изменяет память, предполагал, что он сродни халдейскому и в значительной мере заимствован у финикийских купцов, приезжавших сюда за оловом. Он выписал кучу книг по филологии и засел было за развитие своей теории, как вдруг, к моему глубокому сожалению и его нескрываемому восторгу, мы оказались втянутыми в тайну – более сложную, более захватывающую и уж, конечно, в сто раз более загадочную, чем любая из тех, что заставили нас покинуть Лондон.
...
– Пойдемте-ка лучше побродим и поищем кремневые стрелы.
...
– По-моему, в ваших необъятных архивах, Уотсон, найдется много таких же неясных случаев. Тем не менее отложим дело пока не получим более точных сведений, и закончим утро поисками неолитического человека.
(«Дьяволова нога»)

Если практическое знание современных языков для сыщика, без сомнения, дело довольно полезное, то, извините, «выписать кучу книг по филологии» и тратить своё время на бредовые теории о родстве древних семитских и кельтских языков – неужели это может себе позволить человек, столь озабоченный рациональным наполнением своего «мозгового чердака»?
Что там у нас ещё по списку? Слабые или даже нулевые знания в области политики? Ну, в конце своей карьеры Холмс был заведомо лучше осведомлён по этой части, чем в начале, в этом сомневаться не приходится, если прочесть «шпионский» рассказ «Его прощальный поклон». А вот это ещё далеко не в конце – здесь Холмс молниеносно определяет политический контекст в описании премьер-министра, который всячески старался избегать конкретики:

– Так вот, это письмо одного иностранного монарха; он обеспокоен недавним расширением колоний нашей страны. Оно было написано в минуту раздражения и лежит целиком на его личной ответственности. Наведение справок показало, что его министры ничего не знают об этом письме. К тому же тон письма довольно резкий, и некоторые фразы носят столь вызывающий характер, что его опубликование несомненно взволновало бы общественное мнение Англии. И даже более, сэр: могу сказать не колеблясь, что через неделю после опубликования письма наша страна будет вовлечена в большую войну.
Холмс написал имя на листке бумаги и показал его премьер-министру.
– Совершенно верно, это он.
(«Второе пятно»)

Нигде, нигде больше после того несчастного эпизода, предшествовавшего составлению «аттестата», Шерлок Холмс не обнаруживает себя человеком, «невежество которого было так же поразительно, как и знания» («Этюд в багровых тонах»). Наоборот, даже в самых экзотических областях он оказывается как минимум выше Уотсона, который ведь, в свою очередь, отнюдь не неуч, он преподносится автором как своего рода эталон среднего образованного викторианца. Вот ещё одна очень яркая цитата.

Обед проходил очень оживленно. Холмс, когда хотел, мог быть исключительно интересным собеседником. А в тот вечер он был в ударе – сказалось сильное нервное возбуждение. Я никогда прежде не видел его таким разговорчивым. Он говорил о средневековой керамике и о мистериях, о скрипках Страдивари, буддизме Цейлона и о военных кораблях будущего. И говорил так, будто был специалистом в каждой области.
(«Знак четырёх»)

Как же объяснять такое несоответствие? Возможны, очевидно, три варианта:
1) Уотсон недооценил Холмса уже на тот момент.
2) Эволюция самого Холмса.
3) Эволюция представлений автора о Холмсе.

Мне кажется, ни один из вариантов не даёт достаточного объяснения, только они вместе. Во-первых, сам Холмс не отрицал объективности оценки Уотсона: «Если мне не изменяет память, вы в ранние дни нашей дружбы очень точно определили границы моих знаний» («Пять апельсиновых зёрнышек»). Возможно, конечно, некоторое кокетство, но вообще Холмс был не из тех людей, которые склонны себя недооценивать. Идея, что, продолжая работать над образом своего героя, автор изменил своё мнение о нём – не годится, так как в более поздних рассказах Конан Дойль возвращался к этому эпизоду. Изменился сам Холмс – разумеется, в значительной степени, но мы не видим постепенных изменений, а видим по сути только два состояния «Холмс невежественный» и «Холмс всесторонне эрудированный», и второй появляется уже в ранних произведениях. Впрочем… вот последняя цитата, из одного из последних рассказов о Холмсе:

Если только Уотсон писал не понапрасну, вам должно быть известно, читатель, что я располагаю большим запасом современных научных познаний, приобретенных вполне бессистемно и вместе с тем служащих мне большим подспорьем в работе. Память моя похожа на кладовку, битком набитую таким количеством всяческих свертков и вещей, что я и сам с трудом представляю себе ее содержимое.
(«Львиная грива»)

Как это непохоже на «обставленный в образцовом порядке мозговой чердак»!